Юрий Лыхин
Нигде
Наступило 1 октября. Ночью и, особенно, перед рассветом было просто холодно. В 6 часов утра на соседнем поле появились люди, заработал трактор — вчера там трудились до самой темноты, но не успели выкопать картошку.
Быстро тронуться в путь не удалось. Лысая покрышка переднего колеса опять поймала колючку. Заклеиваю камеру, выезжаю в 8:30.
По обеим стороны трассы раскинулись просторные поля и пашни. Справа виднеется невысокий горный хребтик, у подножия которого сплошной полосой тянутся селения. На бумажной карте Турции ни одно из них не обозначено. Если пользоваться только такой картой, может создаться впечатление, что в стране много неосвоенных пространств. На самом деле Турция сильно прибавилась населением в последние полстолетия, и территория страны заселена почти сплошь. Люди живут даже, казалось бы, в самых неподходящих для сельского хозяйства местах. Везде теперь выручает искусственное орошение — пластиковые трубы протягивают по полям и насосами гонят по ним воду. На зиму трубы убираются.
Дорога ровная, — для автомобилистов, по крайней мере. Но для велосипедиста малейший уклон имеет значение. Если она идет чуть-чуть вверх, мне уже приходится прикладывать мускульные усилия. А если чуть-чуть вниз, то я включаю повышенную передачу и лечу, будто птица по ветру. Так же и с покрытием трассы. Или это абсолютно гладкая бетонная поверхность, по которой катиться одно удовольствие, или грубый асфальт с выступающими камешками для лучшего сцепления автомобильных шин с дорогой. В этом случае моя скорость заметно падает, да и велосипед потряхивает. Сегодня то и другое не мою пользу.
За все время путешествия я не видел никаких змей, даже раздавленных на дороге. В последнее время стали появляться лишь маленькие стремительные ящерки.
Впереди появился смутный силуэт хребта, вставшего поперек пути. Это Таврские горы, конец Анатолийского плато, после которого меня ждет спуск на Киликийскую равнину. Начинается завершающая часть моего пути. 200 километров от Нигде до города Адана, а затем еще примерно 230 до сирийской границы.
В половине 11-го поднялся встречный ветер. Процесс его появления понятен. С нагревшегося солнцем плато теплый воздух устремился вверх, а на его место с гор стали спускаться холодные воздушные массы.
В 13 часов я подъехал к окраине Нигде. Дорога направилась вниз в межгорную впадину, где укрылся сам город. Замечаю мужчину, сидящего в саду спиной к дороге, рассыпающего что-то непонятное для сушки. В Турции не надо бояться проявлять интерес к чему-либо или кому-либо. Я остановился, пошел спрашивать. Турок с готовностью бросился показывать: «Бадем». Взял один орех из слоя и разбил его. Стало понятно, что это миндаль. В результате мужчина насыпал мне полный карман орехов, а затем, пока я перекладывал их в рюкзак, исчез и вернулся с пакетом, в который положил три огромных ярко-красных помидора и три большие мягкие груши. Я блеснул своими знаниями, назвав их по-турецки — доматес, армут. Турку было приятно, ну а мне тем более.
В Нигде 158 тысяч населения, высота центра — 1 220 метров. Спешившись, веду свой велосипед по тротуару. Прошел было мимо импровизированного прилавка с выложенной в ящиках рыбой, но вернулся, чтобы сделать снимок. Наводя фотоаппарат, приветственно киваю продавцу со сдвинутой на подбородок черной маской, тот принимает осанистую позу. В это время проходящий мимо молодой человек трогает меня рукой: «Меня тоже сфотографируй». Я с удовольствием делаю это. Затем продавец зовет своего помощника: «Нас тоже». Фотографирую и их. После этого мне пододвигают стул: «Чай». Через пару минут прибегает рассыльный с заказанным стаканчиком чая на особом, с ручкой сверху, подносе. Все улыбаются до ушей, все довольны. Я оттого, что без всяких просьб и затруднений имею возможность снимать людей, а для продавцов такая встреча — это маленькое происшествие, оживляющее долгий, однообразный день на рабочем месте.
Главная достопримечательность старого города — крепостная гора. Крепость на ней была построена в XIII веке по приказу конийского султана Ала ад-Дина Кей-Кубада. Отсюда открывается красивый вид на город, спрятавшийся в низине между горами.
Рядом с крепостью на горе расположилась и мечеть того же времени — Аладдин Джами. Она имеет характерную плоскую крышу, по краю которой слегка возвышаются три одинаковых по размерам купола со световыми оконцами. Потолок и купола держатся изнутри двумя рядами мощных столбов-колонн и арочными сводами. Возведенные из теплого желтого туфа стены джами укреплены небольшими контрфорсами.
Спустившись на улицы города, я утолил голод чорбой в первой попавшейся локанте. Чорба всегда хороша и стоит она дешево, здесь всего 6 лир. Затем отыскал археологический музей, оказавшийся едва ли не самым интересным из всех, которые мне довелось увидеть в этом путешествии. Только в 17 часов вышел из музея и потихоньку направился на выезд из города. Остановился спросить дорогу у парней, сидящих в дверях джим-зала. Один из них, именем Нихат, узнав откуда я, неожиданно произнес несколько слов по-русски, но затем вновь перешел на английский и зачастил так, что я, уставший, почти не пытался его понимать. Его родители то ли работали в Сибири, то ли родом из Сибири. Сам он христианин, православный, и крестик, не скрывая, носит поверх одежды. Сварил мне чашку кофе и все не переставал удивляться: «Вот это неожиданность — здесь, в Нигде, и вдруг русский из Сибири!»
По подсказке Нихата и Мустафы я выбрался на трассу, которая ведет к соседнему городу Бор. По пути ко мне присоединился велосипедист, оказавшийся жандармом из Коньи. Веселый, приветливый, он очень хотел поговорить, но, увы, по-английски мог вспомнить только несколько самых простых слов.
Я остановился за указателем, обозначающим конец города Нигде. Впереди, за узкой полоской незастроенной земли, начинается микрорайон, относящийся, видимо, уже к Бору.
Солнце село за горизонт около 18 часов. Навстречу потянулись темные тучи. Наученный горьким опытом, я установил палатку, надежно закрепив ее на все растяжки. Вдали в темноте засверкали молнии.
Удовольствия города Бор: хамам и лахмаджун
Что называется, напрасно старался. Грозу пронесло мимо. Единственный сильный порыв ветра лишь уронил велосипед, не принеся с собой ни капли дождя. Ночь была теплой, комфортной, а утро встретило меня сияющим солнцем на чистом небе.
Подаренные помидоры столь крупны, что одного из них вкупе с лавашом и оливками вдоволь хватило на ужин, другого сегодня на завтрак. Затем, увлекшись купленными в Нигде солененькими фисташками (60 лир за килограмм), я задержался у палатки, выехав лишь в 9 часов.
Сразу за местом стоянки стоит указатель: Бор, население — 41 300 человек. Минуя новостроечные районы, заезжаю в центр города. На несколько минут останавливаюсь у тюрбе какого-то святого. Рядом чай-салону, за столиками которого сидят только мужчины. Чуть дальше протянулась площадь с обязательным памятником отцу нации Ататюрку. Как обычно, он совершенно невыразителен. Скульптурная школа в Турции несильна.
За монументом вижу любопытное здание с массивными куполами, явно старинное. Подхожу ближе, оказывается, это хамам начала XV века, причем действующий. Какая удача, мне давно хотелось посетить аутентичную турецкую баню! И я, не раздумывая, веду велосипед ко входу. Культурный слой города, образовавшийся за несколько прошедших столетий, вырос настолько, что входные двери в хамам находятся гораздо ниже сегодняшней мостовой и к ним надо спускаться по лестнице. В центре обширного предбанника, называемого джамекян, устроен небольшой восьмиугольный бассейн с резвящимися в нем рыбками. По сторонам вдоль стен расположены деревянные кабинки. С подсказки банщиков захожу в одну из них, раздеваюсь, оставляю там вещи и, обернув бедра выданным полотенцем-пештемалем, выхожу. Мне вручают кусочек мыла, тряпичную вязаную мочалку, совсем не жесткую, и провожают в следующий зал, предварительно предложив сходить в туалет.
Время только 10 часов, я в бане один, что позволяет мне осмотреть ее внимательно. Зал для мытья, или согулук, находится под одним из куполов хамама. В куполе светится около десятка круглых застекленных окошечек. В центре согулука устроено восьмиугольное мраморное возвышение, на котором можно возлежать, расслабившись. В трех угловых нишах находится по три пары торчащих из стены кранов с углублениями-курнами под ними, в которые набирается горячая и холодная вода. Рядом пластиковые чашки, ими черпают воду, обливая себя. Между угловыми нишами располагается еще три отдельных помещения с задергиваемыми шторками, в которых только по одной паре кранов. Таким образом, в согулуке всего 12 посадочных мест. Стены до уровня плеч облицованы светлым мрамором, а выше просто покрашены белой краской. Наконец, четвертую угловую нишу под маленьким куполом со встроенными в него световыми окошками занимает собственно парилка, называемая хараретом. Она нагревается пятью старыми чугунными батареями. Освещение из куполов скудное, везде полусумрак. Конечно, это не туристический хамам, так выглядит обычная общественная баня. Так, надо думать, здесь мылись и век назад.
Когда я, распаренный и чистый, вышел в джамекян, банщики посадили меня на скамейку возле электрической батареи, обернули по плечи большим сухим полотенцем, а маленьким повязали голову. Предложили выпить какого-нибудь напитка из стоящего рядом холодильника. Чая у них, к моему сожалению, нет.
Только обсохнув и одевшись, я заплатил за пребывание в хамаме 37 лир и попрощался с банщиками.
На выезде из города замечаю вывеску пиде-салону. Вспомнив про лахмаджун, который запомнился мне по прошлому турецкому путешествию, захожу. Скучавший в одиночестве хозяин быстро берется за дело. Достал тесто, оторвал комок, раскатал его, намазал заготовленным фаршем (мясо, помидор, перец) и на деревянной лопате сунул в печь. Пять минут и нарезанный на куски лахмаджун уже в тарелке у меня на столе. Приготовление салата (помидор и огурец, лук и зелень) вообще не занимает времени: овощи уже покрошены и в небольшом тазике хранятся в холодильнике, остается только положить их в тарелку, добавив кусочек лимона. Еще тарелочка острого, как огонь, бибера, железная кружка с холодной водой, ну и непременные для любой трапезы чай и лаваш. Все это стоит 20 лир.
Воздаю должное еде. Но уже половина первого, пора и честь знать. Задержался я в Нигде и Боре. Пора отрабатывать полученные удовольствия. Боюсь, что сегодня мне предстоит подъем к перевалу.
Проезжаю небольшое селение Кемерхисар, после которого выбираюсь на основную трассу. Она понемногу потянулась вверх. Через четыре километра дорожный указатель подсказывает, что до городка Улукышла, находящегося за перевалом, 30 километров, до Аданы, на равнине у моря, — 180. Ехать не трудно, но жарковато. В Кемерхисаре в начале второго температура была 27 градусов. Кручу потихоньку педали, сзади неожиданно подкатывает мотоциклист:
— Привет! Откуда ты?
— Из России.
— О, ты говоришь по-русски?!
Эргюн живет в городе Мерсине на берегу Средиземного моря недалеко от Аданы, а работает на пиво-водочном заводе в Уфе. Говорит, что в Адане и Антакье, куда я еду, сегодня 32–33 градуса.
От села Колсуз подъем пошел круче и я выбрался на перевал быстрее, чем ожидал. На установленной у трассы табличке указана высота — 1 490 метров. По обе стороны от меня разбежались голые холмы, а впереди стеной встал скалистый хребет. Анатолийское плато позади, я вступаю в область гор.
Однако подъем еще не закончился. Я слегка приспустился в едва заметную в складках местности долинку, пересек бегущую в Адану скоростную трассу и направился к следующей сопочной гряде, куда повела меня дорога. Лишь в половине шестого я поднялся на высшую точку пути — 1 600 метров, перевал Чайковак. А около шести, когда солнце готово было скрыться за потемневшим склоном горы, пришлось остановиться. Сегодня ночую в горах.
В Киликийских Воротах
Под утро я основательно замерз. Встаю в начале седьмого. Холодно. Кажется, что лето безвозвратно прошло, и тепла уже больше не будет. Чтобы спокойно позавтракать, пришлось надеть куртку и завернуться в спальник. Однако в 7:30, когда до палатки добралось солнце, быстро потеплело. Мною овладела беззаботность и, щелкая орешки миндаля, я уже не стремился быстрее покинуть это прекрасное место среди гор.
Выехал в 8:30. Дорога продолжает спускаться, я несусь, словно под парусом, время от времени соскакивая с велосипеда, чтобы запечатлеть очередной эффектный природный уголок.
Вскоре трасса побежала по долине реки Чакыт, зажатой горными хребтами. Места здесь обжитые, всюду, куда ни глянь — селения. С древнейших времен по этой долине проходил наиболее удобный путь из Малой Азии в Сирию, которым пользовались и торговые люди, и воины Александра Македонского, и крестоносцы, шедшие освобождать Святую землю…
Чуть ниже автотрассы тянется одноколейная железная дорога, ведущая из Стамбула в Багдад. Ее строительство в начале ХХ века представляло собой сложную техническую задачу, которую решали немецкие инженеры. До сих пор это единственная железная дорога, пересекающая Таврские горы, хоть и бездействующая в последние годы.
Трасса все больше теснится сближающимися горными склонами. Небольшой городок Чифтехан. Заезжаю в него, увидев вывеску магазина «А-101». Однако магазин оказался закрыт, тогда я продвинулся дальше по улице и зашел в небольшую семейную локанту. Мерджимек-чорба, два ломтика лимона, два стручка острого перца-бибера, лепешка и вода, поданная в стеклянном графине. Всего 8 лир.
Улыбка — лучший друг путешественника. Хозяева локанты по-английски не понимают, поэтому пообщаться мы не смогли, лишь поулыбались друг другу. Покончив с чорбой, я достал карту, посмотреть на дальнейший путь, а мне неожиданно приносят тарелку с гроздью винограда, яблоком и крупной сливой. Мне и есть-то не хочется и отказаться неудобно, ведь от души преподнесли. Пришлось из вежливости пощипать виноград.
Еще полтора десятка километров, и я, наконец, вырываюсь из ущелья с крутыми скальными стенами, где сошлись чистая горная речка и три трассы: железнодорожная, скоростная и обычная, по которой двигаюсь я. Долина резко расширилась, стало заметно жарче. Справа по берегу речки потянулись рестораны и дома отдыха, как перед Душанбе по реке Варзоб. Я выехал к городу Позанты. Отсюда до Аданы 110 километров. Проскакиваю город, не задерживаясь. Вскоре дорога повернула и стала понемногу подниматься, запетляв по склону заросшей сосновым лесом горной долины. Где-то впереди перевал Гюлек, или Киликийские Ворота. После него открывается беспрепятственный путь в Аданскую низменность, историческую Киликию, бывшую некогда армянской. Армяне до сих пор гордятся тем, что было такое государство — Великая Армения, простиравшееся от Кавказа до Средиземного моря.
Длинной полосой по усиливающемуся подъему растянулось селение Акчатекир. Выбираюсь к его верхнему концу только к исходу дня. Здесь пути скоростной трассы и двухполосного шоссе, по которому следую я, разошлись. Моя дорога ушла вправо и продолжает извилисто ползти вверх. Продвинувшись еще на несколько километров, решаю остановиться под крепкой раскидистой сосной. Со всех сторон из земли выпирают острые камни, а под сосной расстелен рыжий хвойный ковер, он так и зовет расположиться на нем. В воздухе разлит запах смолы, умиротворенно поскрипывают сверчки, и уже в темноте из ближайшего селения колыбельной песней разносится вечерний азан…
На спуске
Ночь под пологом хвойного леса была теплой. А почивал я, как обнаружил сразу, выйдя на трассу, под самым перевалом. Его высота 1 370 метров. Однако это не Киликийские Ворота с эффектной смотровой площадкой возле древней крепости Гюлек, построенной над ущельем. Увы мне, там проходит скоростная трасса, куда велосипедистам путь заказан. Моя же дорога прошла в стороне, поднявшись на сотню метров выше знаменитого перевала.
Сразу под перевалом на склоне горы широко раскинулось селение Гюлек. Я начинаю спуск к Средиземному морю. Мысль об этом меня радует, но на пути к морю стоит Адана, население которой достигло двух миллионов человек. Для велосипедиста такие города — немалое затруднение в пути. От перевала до Аданы 90 километров.
Таврские горы отступают с каждым километром. Южные склоны Тавра заметно отличаются от северных. Здесь по склонам пасется немало коз. На Анатолийском плато гуляли только овцы. Меняется растительность. В 70 километрах от Аданы появились пальмы.
Хочется есть, несмотря на то, что час назад я уже устраивал перекус. За время пути дважды пришлось ушивать свои шорты. Сильно худею во время каждого путешествия.
В 60 километрах от Аданы останавливаюсь в сельской локанте. Спрашиваю, что можно «эмек»? Мне отвечают:
— «Эт (мясо)».
— Ноу эт. Чорба?
— Чорба вар.
На чорбе и останавливаюсь. Третий раз ем с утра.
Время 11:30. Жарковато становится. В прохладный, веющий в лицо ветерок вплетаются знойные струи — дыхание разгоряченной равнины. К дороге подступили заросли кактуса опунции, колючие лепешки которой жадно тянутся к солнцу. Чуть дальше распустил свои перья-листья банан, а там и кусты агавы показались…
До Аданы 50 километров. Я почти спустился. Впереди, уже по равнине, протянулась полоска автобана со снующими по ней машинами…
Сразу за автобаном, под которым прошла моя дорога, расположился жандармский пост. Такие посты стоят в Турции перед каждым городом, но здесь, перед Тарсусом, меня впервые остановили и проверили паспорт. Молодой, жизнерадостный жандарм хорошо настроен по отношению к России, хотел бы побывать у нас, но не может. «Тебе просто», — говорит он.
Проезжаю еще немного, и надо определяться, куда поворачивать. Если сверну направо, дорога приведет меня в Тарсус. Но это немалый город (340 тысяч), и что я успею посмотреть в нем под конец дня? К тому же, он в противоположной стороне от Аданы. И я поворачиваю налево. До Аданы еще 37 километров.
Покрышки весело гудят по гладкому асфальту, закатное солнце греет затылок…
Подъезд ко всякому крупному городу, в принципе, неинтересен — и полюбоваться нечем, и хорошего места для ночевки не найти. Стараясь подобраться к Адане как можно ближе, чтобы заехать в нее с утра пораньше, я пропустил момент, когда закончились поля и началась сплошная урбанистическая застройка. В результате пришлось расположиться на задворках напряженно шумящего завода. Благо, что за ним нашелся большой сад с темно-зелеными мандариновыми деревьями. Тут хоть птички порой вскрикивают. Пробираюсь за колючую проволоку на садовую территорию. В начале седьмого солнце садится за низкий горизонт, через полчаса уже практически темно. Жара не спадает и после захода светила. Раздевшись, ложусь спать поверх спальника.
