Когда мы размышляем об «исторической проблеме» в северо-восточной Азии, то первой как правило приходит на ум мемориальная борьба между Китаем, Японией и Северной и Южной Кореей. В обширной литературе рассматривались споры между этими странами по таким вопросам, как резня в Нанкине, храм Ясукуни и использование японскими военными «женщин для утешений» во время Второй мировой войны. Тем не менее такое доминирующие понимание северо-восточной исторической проблемы уделяло мало внимание роли Тайваня.

Оригинал статьи. Перевод выполнил Владимир Лазерег (ИГУ, 07231-ДБ)

          В этой статье я пытаюсь восполнить этот пробел исследуя место Тайваня в мемориальной борьбе в северо-восточной Азии. Делаю я это через призму «стратегической дипломатии», определенную Йохеном Прантлом и Эвелином Го как «процесс с помощью которого государственные и негосударственные акторы через социальный контакт конструируют и формируют свой взгляд на мир через; устанавливают собственную повестку дня; общаются, оспаривают и обсуждают основные интересы и цели. Стратегическая дипломатия предлагает практичный взгляд, через который помогает понять, как воспоминания о японской колониализме, Второй мировой войне и послевоенное восстановление были выстроены элитами на Тайване. Как в Корее и Китае, тайваньская память японского колониализма оспаривается, со временем переосмысляется, и по-разному формируется разными группами местных политических элит с 1949 г. В случае с Тайванем, эта мемориальная борьба является продуктом противостояния местных элит о том, как определять тайваньскую национальную идентичность и изменчивой ситуацией безопасности на Тайване. Хотя тайваньские воспоминания о японском колониализме часто были гораздо более ностальгическими — и, следовательно, менее проблематичными для тайваньско-японских отношений — чем в Корее и Китае, все эти государственные мемориальные войны были ответом на внутриполитические процессы и на обстановку с безопасностью в регионе. Понимание того, как данные факторы в совокупности создали проблему восприятия истории – это первый важный шаг если мы рассуждаем, как стратегическая дипломатия могла бы помочь в разрешение мемориальной борьбы.

Стратегическая дипломатия памяти при Ли Дэн-хуэй и Чен Шуй-бянь

          На протяжении всей холодной войны Тайвань допускал мало внутренних споров по поводу памяти о японском колониализме. Официальная история Тайваня подчеркивала тему победоносной борьбы Китая против японского империализма и агрессии, при этом Гоминьдан (ГНП) изображался как центральный участник этой борьбы, а Коммунистическая партия Китая (КПК) — как гораздо более маргинальный и “двуличный” участник [1]. В этом официальном повествовании, продиктованном государственной партией Гоминьдан, которая контролировала тайваньские СМИ, школьные учебники, музеи и мемориалы, местная история Тайваня упоминалась лишь косвенно, если упоминалась вообще. Вместо этого Тайвань рассматривался просто как место “патриотического” китайского сопротивления японскому колониализму [2].

          Этот доминирующий партийно-государственный нарратив, однако, оказался под угрозой в конце 1980-х гг., когда президент Чан Цзин-Куо отменил военное положение и открыл путь для политической демократизации на Тайване. Воспоминания о японском колониализме и агрессии военного времени быстро стали источником споров между местными тайванцами (беншенжен) — то есть теми, кто жил на Тайване до прибытия Гоминьдана на поздних этапах гражданской войны в Китае, хотя и не обязательно коренными тайванцами — и “чужаками” Гоминьдана (вайшенжен), которые прибыли в конце 1940-х и 1950-х гг. В то время как Гоминьдан ранее преуменьшал значение местной истории Тайваня в попытке изобразить единство китайского народа в коллективном сопротивлении японцам, теперь Беншенжени использовали историю японского колониализма как способ подчеркнуть отличие Тайваня от Китая. Два первых демократически избранных президента Тайваня, Ли Тен Хуэй из Гоминьдана и Чэнь Шуйбянь из Демократической партии, сыграли важную роль в возникновении этих внутренних дебатов об идентичности. Хотя Ли был кандидатом от Гоминьдана, он также был членом этнического меньшинства Хакка на Тайване и, таким образом, ярым сторонником движения беншенженов. Преемник Ли от Демократической партии Чен затем пошел гораздо дальше в политизации растущего разрыва между вайшенженом и беншенженом и углублению плана “нативизации”.

          Так, начиная с 1990-х гг. школьные учебники истории и образовательные курсы, такие как недавно разработанный курс «Ренши Тайвань» (Знай Тайвань), стали уделять меньше внимания общей истории Тайваня и Китая и больше — отдельным аспектам тайваньской истории. Они вместо того чтобы сосредотачиваться на сопротивлении японскому колониализму выдвигают на первый план вклад Японии в модернизацию и развитие Тайваня. В новых школьных учебниках обсуждались образовательные, социальные и экономические достижения, достигнутые на Тайване во время правления Японии (1895-1945), и противопоставлялись гораздо более высокий уровень развития Тайваня в этот период низкому уровню развития на материке [3]. Внимание на заслугах Японии перед Тайванем не только позволило элитам, выступающим против Гоминьдана, изобразить Тайвань отличным от материковой части, но также позволило им подорвать представление Гоминьдана о том, что он несет исключительную ответственность за модернизацию Тайваня. Более того, эти новые исторические повествования могли бы быть сосредоточены на событиях, имевших место на Тайване после капитуляции Японии в 1945 г. Поступая таким образом, они противопоставляли период относительно мягкого японского правления до 1945 г. периоду жесткой оккупации под властью Гоминьдана после 1945 г. В школьных учебниках и учебных программах по истории подчеркивались зверства Гоминьдана, такие как инцидент “228” (февраль. 28 декабря 1947 г.), когда войска Чан Кайши вырезали сотни местных тайванцев, и игнорировались зверства японских оккупационных сил, по типу инцидента Муша/Ушэ в октябре-декабре 1930 г., когда японские войска травили газом тайваньских повстанцев [4]. Кроме того, исторический нарратив, рассказанный беншенженами в конце 1980-х и начале 1990-х гг., использовал историю японского колониализма как способ продемонстрировать плюрализм тайваньской истории и культуры, тем самым создавая еще одно различие между Тайванем и материковой частью. Вместо того чтобы сосредоточиться на 5000 гг. непрерывной китайской цивилизации и ханьском шовинизме, как это было на материке, эта новая история охватывала контакты Тайваня с японскими и голландскими колониальными силами, прославляла историю Тайваня как торговой нации, которая развила обширные коммерческие и культурные связи с Западом и Японией и присвоила тайваньское наследие аборигенам, все для демонстрации того, что Тайвань был плюралистическим обществом [5].

          Эта внутренняя борьба за память о японском колониализме также была глубоко обусловлена изменением обстановки в области безопасности на Тайване в 1990-х гг. В 1995-1996 гг., в преддверии первых демократических выборов на Тайване, Пекин использовал последовательные раунды военных учений и боевые ракетные испытания в Тайваньском проливе в знак протеста против усилий правительства Ли по обеспечению Тайваню более высокого международного статуса. Хотя третий кризис в Тайваньском проливе в конечном счете был разрешен мирным путем, кризис укрепил на Тайване представления о том, что Китай готов использовать опасную военную мощь в принудительных целях [6]. На фоне растущей угрозы безопасности со стороны материкового Китая проблема тайваньской истории приобрела два новых направления. Во-первых, открытие памятника 228 в Тайбэе в 1995 г. совпало с усилением угрозы, исходящей от материкового Китая. Таким образом, увековечение памяти жертв инцидента 228 стало для беншенженов способом не только подчеркнуть репрессии, существовавшие в условиях военного положения Гоминьдана, но и способом для политиков, выступающих за независимость, напомнить своим гражданам о сохраняющейся угрозе репрессий, которая неизбежно возникнет в результате воссоединения с Материковым Китаем [7].

          Во-вторых, более позитивные образы японского колониализма были привнесены на Тайвань в 1990-х гг. из-за желания президента Ли развивать более тесные политические связи и связи в области безопасности с Японией. Ли увидел возможность объединиться с Японией в рамках своего стремления создать большее международное пространство для Тайваня и создать противовес растущей мощи Китая. В 1990-е гг. в Японии усилились опасения по поводу угрозы безопасности, исходящей от Китая. Кризис в Тайваньском проливе 1995-1996 гг. вызвал беспокойство Японии по поводу поведения Китая и породил страх, что Китай может попытаться заблокировать критически важные морские пути в Тайваньском проливе или захватить острова Сенкаку/Дяоюйдао. Хотя это ни в коем случае не был единственный повлиявший фактор, кризис в Тайваньском проливе сыграл важную роль в усилении осознаваемой Японией потребности в более эффективном американо-японском альянсе. В апреле 1996 г., через месяц после кризиса в Тайваньском проливе, Япония и США начали пересматривать свои двусторонние руководящие принципы в области обороны, чтобы позволить Японии играть более активную роль в региональных военных операциях. Новые руководящие принципы, объявленные в 1997 г., разрешали Японии оказывать тыловую поддержку в “ситуациях, окружающих Японию”, это в широком смысле охватывало Тайваньский пролив [8].

          1990-е гг. также ознаменовались бурными дебатами об идентичности в Японии и, в частности, появлением новых влиятельных японских голосов, призывающих к менее раболепной и полной раскаяния версии истории японского империализма в Азии. Эти двойные тенденции в Японии точно совпали с внутренней борьбой за память, происходящей на Тайване, что создало возможности для стратегической дипломатии памяти. Японцы, такие как автор бестселлера мангака Кобаяси Есинори и губернатор Токио Исихара Синтаро правого толка, нашли общий язык с президентом Ли, поскольку они стремились культивировать воспоминания о колониальных достижениях Японии на Тайване, воздавать должное Японии за успешную демократизацию Тайваня и критиковать японское правительство за то, что оно слишком подчиняется Китаю в международных делах. Собственная личность Ли сыграла важную роль в формировании усилий по развитию более тесных отношений между Тайванем и Японией. Ли вырос, живя под японским колониальным правлением на Тайване, служил в Императорской армии Японии во время Второй мировой войны и учился в Императорском университете Киото, и все это зародило в нем сильную общую идентичность с Японией. В 2001 г. в книге, написанной им в соавторстве с Кобаяси, Ли с большой теплотой отозвался о колониальной истории Японии на Тайване, призвал японцев вспоминать свое прошлое в более позитивном свете и раскритиковал тех, кто сосредоточился только на негативных аспектах японской истории [9]. Хотя чувства Ли, возможно, проистекали из его твердых личных взглядов, воспоминания, которые он культивировал благодаря этим трудам и другим мероприятиям с японцами, также служили стратегическим дипломатическим целям. Ли использовал свои связи с политиками, официальными лицами и популярными писателями в Японии, чтобы лоббировать более тесные официальные контакты между Японией и Тайванем, разрешить визиты тайваньских официальных лиц в страну и побудить правительство играть более активную роль в обеспечении безопасности в регионе [10].

Стратегическая дипломатия памяти под руководством Ма Ин Чжоу

          В 2008 г. Гоминьдан был переизбран под руководством президента Ма Ин Чжоу. Подобно мемориальной борьбе, которая проводилась при Ли и Чене, администрация Ма создала воспоминания о японском колониализме, Второй мировой войне и послевоенном урегулировании в ответ на споры о внутренней политической идентичности Тайваня и меняющуюся обстановку в области безопасности. Однако в случае Ма историческая память была использована как часть более широкого проекта по “повторной китаизации” тайваньской истории. Более того, стратегическая дипломатия памяти Ма была направлена на достижение одновременно четырех явно противоречащих друг другу политических целей: стабилизацию отношений по обе стороны пролива, защиту тайваньских притязаний на суверенитет, повышение международного статуса Тайваня и укрепление отношений Тайваня с Японией.

          Во время своего пребывания на этом посту (2008-2016) Ма недвусмысленно отверг подход к тайваньской идентичности и отношениям по обе стороны пролива, который культивировался предыдущими администрациями. Опираясь на стратегию, впервые принятую председателем KНП Лиен Чаном в середине 2000-х гг., Ма отменил “десинхронизацию” тайваньской истории и идентичности Ли и Чена. Частично это было предвыборной стратегией, направленной на подрыв программы “нативизации” Демократической партии, но также рассматривалось как способ стабилизировать связи по обе стороны пролива и возобновить взаимодействие с Материковым Китаем после значительного периода нестабильности. Правительство Ма вновь ввело классический китайский язык в учебную программу; прославило ключевые аспекты китайского культурного наследия, такие как Конфуций и Хуан-ди; и вернуло названиям национальных учреждений, таким как Taiwan Post и Национальный мемориальный зал демократии Тайваня, прежний вид, China Post и Мемориальный зал Чан Кайши.

          Переосмысление Ма тайваньской истории также непосредственно повлияло на то, как его правительство относилось к японскому колониализму, Второй мировой войне и послевоенному урегулированию. Например, во время президентской избирательной кампании 2008 г. Гоминьдан организовал выставку, посвященную Чан Чинг-куо. Выставка была посвящена жизни тайваньского политического лидера Цзян Вэй-Шуя (1890-1931) за его сопротивление японской оккупации Тайваня [11]. Кроме того, правительство Ма очень активно финансировало и инициировало исторические выставки, конференции и учебные материалы, которые демонстрировали историю ключевых сражений во Второй мировой войне и международные политические договоры, заключенные во время войны и после ее окончания. Они включали конференцию 2013 г., организованную администрацией президента Ма в ознаменование 70-й годовщины Каирской конференции и декларации 1943 г., и набор материалов, подготовленных в 2015 г. Историческими академиями, Министерством обороны, Министерством национального образования и Министерством иностранных дел в ознаменование 70-й годовщины окончания Второй мировой войны. о Второй мировой войне.

          Создавая эти исторические воспоминания, правительство Ма выделило два ключевых нарратива, что отражали его цели в отношениях между странами. Во-первых, празднование Второй мировой войны имело поразительное сходство с тем, как одновременно отмечалась война на материке. Пекин и Тайбэй сосредоточились на одних и тех же исторических ориентирах — таких как Каирская конференция 1943 г. и Потсдамская декларация 1945 г. — как способ подчеркнуть вклад Китая в победу союзников и послевоенную роль Китая как великой державы на мировой арене (наряду с США, Великобританией и Советским Союзом). Во-вторых, в памятных материалах правительства Ма также признается вклад, внесенный 8-ой маршрутной армией КПК во время сражений Второй мировой войны, таких как битва при Пинсингуане [12]. Признание этой общей истории и военного вклада КПК позволило правительству Ма подчеркнуть общую национальную историю, существовавшую по обе стороны Тайваньского пролива, и избежать делегитимизации собственной версии этой истории КПК. Таким образом, Ма использовал историческую память как способ заявить о военной истории Китая и самобытности Тайваня, но сделать это таким образом, чтобы укрепить, а не подорвать более тесные отношения между двумя сторонами пролива.

         Воспоминания о японском колониализме, Второй мировой войне и послевоенном урегулировании также были созданы правительством Ма в ответ на ситуацию с региональной безопасностью Тайваня. Срок пребывания Ма на этом посту совпал с более активными внешней политикой Китая и политикой безопасности в Восточной Азии, особенно в отношении морских и территориальных споров в Восточно- и Южно-Китайском морях. Эти споры непосредственно затрагивают Тайвань, который разделяет с материковым Китаем многие из тех же морских и территориальных претензий. Действительно, в июне 2008 г. Ма столкнулся с одним из своих первых международных кризисов в качестве президента, когда японская береговая охрана арестовала капитана тайваньского рыболовецкого траулера, который плавал в водах вблизи спорных островов Сенкаку/Дяоюйдао. Как отмечает Кристофер Хьюз, спор поставил Ма в сложное положение при ведении переговоров между японским правительством, местными тайваньскими активистами и критиками материкового Китая, которые осудили Ма за игнорирование претензий Китая на суверенитет и за предположение, что Тайвань может вести переговоры с Японией в качестве суверенного правительства [13]. Столкнувшись с этим все более шатким положением между Китаем и Япония, правительство Ма в период с августа 2012 по апрель 2013 г. выступило с двумя важными политическими инициативами — мирной инициативой в Восточно-Китайском море и Тайваньско-японским соглашением о рыболовстве. Эти две инициативы стали ключевым направлением стратегической дипломатии памяти, когда правительство Ма использовало историческую память при разработке, распространении информации и проведении переговоров по этим инициативам для достижения двух основных целей.

          Во-первых, правительство Ма использовало историю японского колониализма и поражение Китая от Японии во Второй мировой войне как способ заявить о притязаниях Тайваня на суверенитет над островами Дяоюйдао, не подрывая стабильности отношений по обе стороны пролива. Утверждение суверенитета было важной целью правительства Ма, учитывая все более демонстративные претензии, предъявляемые как материковым Китаем, так и Японией, после национализации Японией трех островов в 2012 г. Документация по мирной инициативе в Восточно-Китайском море описывала “тайную аннексию” Японией островов после поражения Японии от Китая в Первой китайско-японской войне (1894-1895) и излагала претензии Тайваня на суверенитет над островами в контексте ключевых договоренностей, достигнутых после Второй мировой войны. Инициатива также предусматривала, что послевоенные договоры, такие как Мирный договор в Сан-Франциско 1951 г. (который Тайваню не было предложено подписать) и Мирный договор между Китайской Республикой и Японией 1952 г., не подрывают притязаний Тайваня на суверенитет над островами [14]. Однако история, представленная в мирной инициативе Ма по Восточно-Китайскому морю, также тщательно выстроена таким образом, чтобы не оспаривать притязания материкового Китая на суверенитет и не подрывать стабильность отношений. Мирная инициатива по Восточно-Китайскому морю использует те же исторические артефакты, что и Китай, – такие как “ Иллюстрированный трактат о Тайване”, опубликованный в 1872 г., – для обоснования суверенитета Тайваня над островами Дяоюйдао. Это позволяет правительствам Тайваньского пролива признать “долгую и непрерывную эффективную администрацию Цинского Китая островами как частью Тайваня” [15]. Единственное различие между официальной историей двух сторон заключается в том, что в инициативе Ма отсутствует термин “провинция”, который используется Китаем, когда речь идет о Тайване [16]. Поскольку обе стороны считают острова Дяоюйдао/Дяоюйтай частью округа Илань на Тайване, правительство Ма может заявить о суверенитете над островами, не нарушая консенсуса по принципу “Единого Китая”.

          Во-вторых, правительство Ма использовало историческую память как способ найти пути сотрудничества с Японией в решении повседневных споров о рыболовстве и ресурсах в Восточно-Китайском море и заявить о повышении международного статуса Тайваня как “посредника в установлении мира”. Документация по этим двум инициативам освещает статус Китайской Республики (Тайваня) как одной из четырех союзных держав во Второй мировой войне и ее роль как одного из членов — основателей Организации Объединенных Наций, и поэтому утверждает, что мирная инициатива Ма в Восточно-Китайском море является продолжением давней роли Тайваня как международного миротворца [17]. Это позволило правительству Ма заявить, что Тайвань несет особую ответственность за временное прекращение спора о суверенитете с Японией и поиск практических путей “снижения напряженности и укрепления мира” в Восточно-Китайском море [18]. Соглашение о рыболовстве предоставило платформу, с помощью которой Тайвань и Япония могли договориться об очень практичном результате: о том, что является, морской район площадью 74 000 км², в котором тайваньские рыбаки теперь имеют право ловить рыбу “без вмешательства японских правительственных судов” [19]. Но не менее важно, что Соглашение о рыболовстве и Мирная инициатива в Восточно-Китайском море также позволили правительству Ма претендовать на международный статус “ответственной заинтересованной стороны”. Неслучайно правительство Ма выбрало 10 октябрь 2012 г. – Национальный день Китайской Республики – разместить полностраничную рекламу на английском языке в New York Times, The Wall Street Journal, Washington Post и Los Angeles Times, пропагандирующую ее мирную инициативу по Восточно-Китайскому морю. Во время того, как Китай и Япония вели дипломатические переговоры по поводу споров в Восточно-Китайском море, правительство Ма напоминало международной аудитории о давнем вкладе Тайваня в дело международного мира.

          Во многих отношениях пребывание Ма на этом посту было весьма успешным. Он преуспел в улучшении отношений с Китаем и углублении экономических, межличностных и институциональных контактов между двумя сторонами. Более того, воспользовавшись растущей региональной напряженностью между Материковым Китаем и Японией, Ма смог обеспечить участие Японии в морской инициативе, приносящей прямую выгоду тайваньским рыболовецким интересам, сохраняя при этом претензии Тайваня на суверенитет над островами Дяоюйдао. В каждой из этих областей правительство Ма создавало историю как способ коммуникации и согласования своих стратегических целей с Материковым Китаем и Японией, а также с более широкой международной аудиторией.

          И все же опыт Ма также содержит поучительную историю для стратегической дипломатии в целом: важность основной внутренней аудитории. На протяжении всего срока своего пребывания на этом посту Ма последовательно не удавалось заручиться внутренней поддержкой своей программы действий по пересечению пролива. Его усилия по повторной китаизации тайваньской идентичности были восприняты с подозрением местным населением, которое все чаще идентифицировало себя как тайванцев, а не китайцев, и которое опасалось экономической зависимости Тайваня от материковой части страны. В 2016 г. электорат отреагировал: Гоминьдан потерпел сокрушительное поражение на всеобщих выборах, уступив не только президентское кресло Цай Инвэнь из ДПП, но и свое большинство в законодательном органе.

Заключение

          После окончания холодной войны формирование исторической памяти на Тайване стало ответом на все еще напряженные внутренние дебаты по поводу идентичности Тайваня и на меняющуюся обстановку в области региональной безопасности Тайваня. Для администраций Ли и Чэня освещение положительного опыта и наследия японского колониализма было способом подчеркнуть различия между вайшенженами и беншенженами на Тайване, культивировать особую тайваньскую идентичность и углублять связи Тайваня с Японией перед лицом нарастающей угрозы Китая. Для Ма историческая память служила способом взаимодействия с материковым Китаем, восстановления места Гоминьдана в китайской истории и утверждения большего международного пространства для Тайваня как “посредника в установлении мира”. Таким образом, стратегическая дипломатия обеспечивает мощную призму для анализа того, как тайваньские элиты сконструировали историческую память для общения, оспаривания и согласования своих интересов и целей. Заглядывая в будущее, стратегическая дипломатия будет продолжать служить важной аналитической линзой: как движущие силы исторической памяти на Тайване на внутреннем уровне, так и движущие силы региональной безопасности остаются глубоко нерешенными из-за дебатов внутри Тайваня о будущей идентичности страны, а также беспокойства по поводу последствий для безопасности растущего и потенциально более угрожающего Материковый Китай. Все это говорит о том, что на Тайване проблема истории, возможно, будет стоять перед нами еще какое-то время.

Эми Кинг — преподаватель Центра стратегических и оборонных исследований Австралийского национального университета.

Ссылки:

1. Barak Kushner, “Nationality and Nostalgia: The Manipulation of Memory in Japan, Taiwan, and China since 1990,” The International History Review 29, No.4 (2007): 813.
2. Edward Vickers, “Frontiers of Memory: Conflict, Imperialism, and Official Histories in the Formation of Post-Cold War Taiwan Identity,” in Ruptured Histories: War, Memory, and the Post-Cold War in Asia, ed. Sheila Miyoshi Jager and Rana Mitter (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2007), pp.214-216.
3.  Kushner, 803.
4.  Ibid., 803, 813.
5.  Vickers, 218, 227-229.
6.  Robert S Ross, “The 1995-1996 Taiwan Strait Confrontation: Coercion, Credibility, and the Use of Force,” International Security 25, No. 2 (2000): 116-117.
7.  Vickers, 226.
8.  In 1997, Japanese Chief Cabinet Secretary Seiroku Kajiyama confirmed that the revised defense guidelines would cover situations in the Taiwan Strait, and in 1998, during a bilateral meeting with Chinese President Jiang Zemin, Japanese Prime Minister Keizo Obuchi refused to exclude Taiwan from the scope of the US-Japan defense guidelines. See Qingxin Ken Wang, “Taiwan in Japan’s Relations with China and the United States after the Cold War,” Pacific Affairs 73, No. 3 (2000): 367-368.
9.  Kushner, 804-805.
10.  Wang, 358-363.
11.  Christopher R. Hughes, “Revisiting Identity Politics under Ma Ying-Jeou,” in Political Changes in Taiwan under Ma Ying-Jeou: Partisan Conflict, Policy Choices, External Constraints and Security Challenges, ed. Jean-Pierre Cabestan and Jacques deLisle (Florence: Taylor and Francis, 2014), pp.122-124.
12.  See, for example, Cong Zhanzheng dao Heping: kangzhan shengli ji Taiwan guangfu qishi zhounian jinian te zhan [From War to Peace: Exhibition Commemorating the 70th Anniversary of Victory in the War of Resistance Against Japan and the Retrocession of Taiwan], Guoshiguan: Taipei, 2015, p.62.
13.  Hughes, pp.127-128.
14.  “Zhonghua Minguo (Taiwan) tichu: Donghai heping changyi” [The Republic of China (Taiwan) proposes: East China Sea Peace Initiative], pamphlet published by Ministry of Foreign Affairs, Republic of China (Taiwan), 3rd Edition, December 2012.
15.  Ibid, 4.
16.  Ibid, 4; Foreign Ministry of the People’s Republic of China, “Zhongguo dui Diaoyudao shixing le changqi guanxia” [China’s long-term jurisdiction over the Diaoyu Islands], September 2015, www.fmprc.gov.cn/diaoyudao/chn/lsyj/t1301700.htm
17.  “Zhonghua Minguo (Taiwan) tichu: Donghai heping changyi,” p.3.
18. Ibid, pp.2-3.
19.  “The Taiwan-Japan Fisheries Agreement — Embodying the ideals and spirit of the East China Sea Peace Initiative,” pamphlet published by the Ministry of Foreign Affairs, Republic of China (Taiwan), 1st Edition, August 2013, p.5.d